Прочитал рецензию Ивана Давыдова на книгу Виктора Кемплеера. Немецкий ученый, профессор, еврей (именно в такой последовательности), чудом выживший в третьем рейхе, написавший кроме ряда книг пронзительные дневники, свидетельствующие превращение человеков в... нечеловеков. Рецензия большая, если захотите , сами почитаете, дневники - два толстых тома (заказал себе), но вот ощущение времени в эпоху зла, точнее безвременья, Иван описал очень точно:
"...время в диктатуре словно бы исчезает, становится избыточной категорией. Последовательность событий не важна (и в каком-то смысле даже мировая война, пока она состоит из побед, не становится настоящим событием: она не двигает время, она укрепляет безвременье)... Совершенно не важно, когда и о чем произнесет очередную речь диктатор, что будет в новой фронтовой сводке, если в этой сводке речь об очередных успехах немецкого оружия, не важно, чем забиты газетные передовицы и какие романы публикуют писатели, официально зарегистрированные в Имперской палате литературы... Мир состоявшейся диктатуры — серое застывшее желе, в котором много всего происходит и не происходит вообще ничего. Настоящие изменения запрещены и, вероятнее всего, наказуемы. Диктатура — это покой.
А вот человек, которого диктатура объявила врагом, пребывает в совершенно иной ситуации, конечно. Катастрофа — это динамика. Внутри персональной катастрофы все движется по нарастающей. Сначала наш герой лишь неприятно удивлен тем, какие мерзкие типы могут прийти в его просвещенной Германии к власти и какую чушь могут печатать в газетах. Однако он живет, достраивает домик в предместье, покупает подержанный автомобиль, катается с женой по окрестностям, планирует новые книги и даже работает над ними. И за вечерним кофе со знакомыми вздыхает: это не может продолжаться долго, они вот-вот исчезнут, потому что как же иначе?
Но время все стремительней, а беды все страшней: вот он уволен из университета, потому что не место еврею на государственной службе. Правда, уволен с пенсией и едва ли не с почестями, и беда только в том, что пенсия недостаточно велика. Ему — известному ученому и ветерану войны — могли бы дать больше. Жена разводит возле домика сад, они катаются на машине, а друзья за кофе не теряют уверенности: это не может продолжаться долго.
Вот уже и рецензии в журналах публиковать ему нельзя, и понятно, что книги, которые он пишет, тоже едва ли когда-нибудь будут изданы. И это не может продолжаться долго, но это длится, не хочет кончаться, это, похоже, вообще никогда не кончится. Автомобиль приходится продать по дешевке, потому что евреям нельзя больше водить автомобиль. Вместо собственного домика — «еврейский дом» (гетто в Дрездене не было, евреев сселяли в отдельные дома). На груди расцветает звезда Давида, в кармане появляется особый паспорт с большой буквой J, красивый готический шрифт. Он теперь не Виктор Клемперер, а Виктор Израиль Клемперер, этого требуют расовые законы. Если имя не «иудейское», то Израиль — обязательная добавка.
Карточки, обыски, унижения в гестапо, даже тюрьма, хотя всего на неделю: отставной профессор нарушил правила светомаскировки, забыл вовремя опустить темную штору. Немца за такое оштрафовали бы, а вот еврея могли и убить. Клемпереру повезло. Анекдот — анкета в Четвертом рейхе, вопросы: как долго вы сидели в тюрьме при Гитлере? Если не сидели, то почему?
Гибель кота Мушеля. Евреям запрещают иметь домашних животных, их надо сдать для утилизации, но Клемперы успевают отвезти своего любимца к ветеринару на усыпление за пару дней до вступления нового распоряжения в силу. Дарят зверю легкую смерть. Разговоры о том, что это все ненадолго, стихают. В примечаниях — даты смерти тех, с кем Клемперер эти разговоры вел. И названия лагерей смерти, где их убили. Дахау, Терезиенштадт, Бухенвальд, Аушвиц. Варшавское гетто, Рижское гетто..."
Книга тяжелая. Заказал.